Название: "Фатальность"
Бета: ужасы орфографии мои друзья, увы.
Фендом: Soul Eater.
Пейринг: Соул\Мака
Жанр: Romance
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: ну ясное дело - не я, не мое.
Болезнь.
— Ну, как дела?
Солнце так ярко светило ему в глаза, что едва ли он смог бы разглядеть лицо своего учителя, который вот так вот, вдруг, бесцеремонно вторгся к нему в личное пространство и нарушил прекрасную идиллию и всю утопию в его голове. Однако по голосу все же можно было определить, да и если не по голосу, то по запаху точно – прокуренный воздух от миллиона изжеванных сигарет, разве можно спутать? Профессор Штейн внезапно подсел к нему на скамейку и загадочно, почти даже по-приятельски улыбнулся, выпуская бесконечные клубы табачного дыма, которые сегодня вылетали из его рта ровными и воздушными колечками.
Соул фыркнул.
— Что вы имеете в виду?
Ответ последовал не сразу, ему пришлось еще очень долго ждать, пока профессор соберется с мыслями и докрутит свой нереальный винт до нужного ему положения, хотя потом, Соул опять ждал, пока тот еще раз закурит. Штейн не торопился.
— Как дела с Макой, ты еще не добился ее?
— Отстаньте, профессор, — Соул по-детски нахмурился и демонстративно отвернулся в сторону, давая понять, что не намерен разговаривать с ним об этом. Но будто бы Штейн заметил.
— Расслабься, парень, если будешь напрягаться, ничего не выйдет.
— Слушайте, да мне плевать на это, я не собираюсь ее добиваться. Мне все равно.
— Я думаю, ей очень хочется взять какую-нибудь миссию..– профессор сказал это так непринужденно и обыденно, что у Соула даже сложилось такое впечатление, будто учитель до этого момента его вообще не слушал и никак не фильтровал его речь. И что он, в принципе, спокойно мог бы разговаривать сам с собой, и собеседник ему нужен только в случае, если он на публике, дабы не показаться сумасшедшим. Хотя стоп, он и так сумасшедший. Дважды стоп, все и так знают, что он сумасшедший.
— Я бы тоже не отказался..
— Из-за тебя вы все завалите.
— Но мне кажется, что прошло уже достаточно времени и я в форме.
— Да, тебе кажется. А если ты ошибаешься? Ты же не хочешь потом каждое воскресенье ей цветы носить? Честное слово, для того, чтобы приударить за ней, будет слишком поздно.
— Это был плохой юмор, профессор, — он скривился от этой странной, противной шутки и почти уже лег на скамейку, прикрывая руками глаза от неприятно палящего солнца.
Жара — словно воздух сгорает.
— Мой тебе совет, Соул..
— О нет-нет, спасибо, — не в силах больше терпеть этот бессмысленный разговор, он вскочил, как подбитый током и заторопился почти вежливо прервать беседу, — мне не нужны советы от того, у кого в голове и так черт знает что, так что, я лучше..
— ..относись к этому, как к болезни, — профессор в очередной раз никак не отреагировал на своего маленького глупого собеседника и продолжил говорить простым, будничным тоном, как ни в чем не бывало. Словно они кроме погоды, в общем-то, ничего и не обсуждали. И хотя это уже дико его раздражало, уходить он все-таки не спешил – последняя фраза его заинтриговала.
— Как к болезни?
— Да, ведь все эти чувства, влюбленность.. они своего рода болезнь. Твое сердце начинает биться быстрее, голова кружиться, дыхание учащается.., температура твоего тела начинает расти..
— Ладно-ладно, не до такой степени! – он возмущенно взмахнул руками, чувствуя себя унизительно и глупо, — Что дальше-то?
— Просто представь, что ты заболел и помни о том, что любая болезнь проходит.
— Вообще-то, есть еще и летальные случаи, профессор.
— Не драматизируй, к тебе это не относится.
— Значит, ничего, кроме самовнушения, вы мне посоветовать не можете? – Соул разочарованно глянул на профессора Штейна, на очках которого, яркий блеск от солнца по-прежнему не давал увидеть пару его безумных глаз, — Лучше бы вы прописали мне какие-нибудь таблетки.
Штейн усмехнулся и, оскалив в этой не нормальной усмешке свои белоснежные зубы, достал из кармана небольшой пакетик, наполненный бессчетным количеством белых таблеток.
— Вот, держи, — он неряшливо кинул пакет на скамейку, как будто это был кусок копченой колбасы. А Соул был голодным псом.
— Что это?
— То, что ты просил.
— Таблетки против самого глупого чувства на свете?
— Для поддержания хорошего самочувствия — да, для укрепления иммунитета – да, для улучшенной работы мозга — да. Для предотвращения каких либо симпатий и привязанностей, а также сильных невзаимных чувств – нет. В общем, обычные витамины.
— Ну и зачем они мне?
— Для профилактики, хуже не будет.
— Это даже не антидепрессанты.
— А ты представляй, что после каждой съеденной тобой таблетки, все, что тебя гложет — исчезает. Постепенно, раз за разом и все проходит. Съешь их и поправишься.
— Я что, по-вашему, идиот?
***
Вот именно, он просто болен. Его поведение, сознание стали немного другими, слегка не привычными для него, слегка глупыми. Но это всего лишь симптомы. Все его новые чувства не что иное, как обычные головные боли, рвота, кашель, ломота в сердце.
А ее руки – это его температура, потому что она еще один его симптом.
И пакет «бесполезного золота» в кармане Соула беззвучно заряжался его новыми мыслями.
«По одной на каждый день, во время обеда».
Отлично. Что еще ему оставалось делать?
Но ведь любая болезнь проходит, верно?
***
В выходные, по вечерам, они часто смотрели вместе кино, которое заранее было отобрано в общих интересах для их марафона. Вот только Мака обычно не выдерживала больше двух фильмов и всегда засыпала, притом, что ночной сеанс чаще всего был лично ее инициативой.
Вот и в этот раз никаких исключений, она была в отключке уже на тридцатой минуте первого фильма. Беззаботно, Мака лежала на его плече и, плотно сжав веки, слегка сонно, неосознанно елозила пальцами по его груди. Он чувствовал, как приподнималась и опускалась ее грудь, как незаметно тряслись ее ресницы, когда ее лицо касалось его шеи. Она уснула. Ее тихое дыхание терялось на фоне громких диалогов фильма, который, честно говоря, уже никак его не интересовал. Какое кино, если Мака спала у него на плече? Немного подумав, он выключил телевизор и замер в темноте — ничего, кроме ее дыхания.
Надышаться бы ее воздухом, пока она не слышит.
Странно, но раньше он никогда не придавал этому значения. Дурацкий симптом.
Сначала ему очень не хотелось двигаться, но вот его тело затекло, и необходимость вопреки желанию взяла верх. Соул дернул ее за один хвостик, за другой, мягко, осторожно, затем сильнее и когда она в очередной раз не отреагировала, он дернул ее так сильно, насколько ему позволила его совесть. Совесть позволила не слишком многое, но Мака все же почти проснулась, недовольно замычав, она даже завертелась, но желание проснуться окончательно и открыть глаза у нее явно отсутствовало.
— Мака, — он дернул ее еще раз, боясь потерять результат, которого он только что добился.
— Ну что тебе, Соул? – она раздраженно отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
— Ты спишь.
— Ну и что?
— Ты спишь на моем плече.
— Я всегда сплю на твоем плече.
— Но мы смотрим фильм.
— Ты же знаешь, что я всегда быстро засыпаю под телевизор.
— Не всегда.
Она ничего не ответила, и Соул вновь услышал ее слабое дыхание. Она даже не заметила, что они оба сидят в темноте, в пустой гостиной комнате, что и кино уже никакого нет.
— Мака, — Соул вновь отчаянно позвал ее, — иди спать в свою комнату.
— А ты? – она с большим трудом бормотала свои ответы.
— А я досмотрю фильм и тоже лягу.
— Досмотришь и меня отнесешь.
— Размечталась, давай-ка сама.
— Какая разница, ты же всегда так делаешь.
— Теперь я так делать не буду.
— Почему? – она вдруг зашевелилась немного, и ему показалось, что он услышал ноту совершенно искреннего разочарования в ее голосе. Однако, стараясь не обращать на это внимание, он совершенно точно заявил:
— Я болен.
— Бо..лен? — Мака сонно пропела и засмеялась, — Соул, ты что, дурак что ли?
— А ты не боишься, что я случайно тебя к себе в комнату отнесу? Сомневаюсь, что тебе это понравится.
— Зачем?
— Затем, что ты особенная, блин, не тупи, Мака.
Уловив его раздражение, она окончательно проснулась и слегка отодвинулась от него, чтобы ни в коем случае не касаться его даже материалом своей одежды.
— Ты же сам говорил, чтобы я вела себя, как раньше, вот я и делаю то, что ты мне сказал. Мы всегда с тобой смотрим кино, я засыпаю на середине второго фильма и под твое недовольное бурчание, ты несешь меня в мою комнату. Это было нормально.
— Да, ты права, это нормально.
— Нет, если тебе не комфортно.., я постараюсь не делать так больше.
Боже, как это было унизительно. Он ведь сам ей так долго доказывал, что все ее действия никак не отражаются на его чувствах, по крайней мере, на его лице они точно не должны были отражаться, а что теперь?
Теперь можно спокойно при ней хоть в обморок падать, вряд ли она удивится.
— Я все поняла, — Мака скрестила руки на груди и тяжело вздохнула, — нам нужно придумать кое какие правила.
***
Он ел одну таблетку в день, как было сказано; не сильно задумываясь, на автомате проглатывал ее во время обеда – привычка быстро привязалась. Соул не старался делать это как-то незаметно от нее, в конце — концов, это просто витамины, посвящать ее в это дело или не посвящать – нет никакой разницы. И все же он не торопился сообщить ей об этом хотя бы просто так, рассказать заранее, чтобы она не пугалась, что у него что-то болит.
— Соул, что за таблетки ты ешь?
А когда она, наконец, заметила и сама спросила его об этом, оказалось, что ему очень не хотелось объяснять ей, с какой стати он вдруг стал пить витамины для поддержания общего самочувствия.
— Как только я закончу их принимать, ты перестанешь мне нравиться.
Удивительно, но когда он так думал об этом или говорил, ему действительно становилось легче, хотя таблетки еще пока «не работали».
Правила.
Проклятые чувства, они словно застряли где-то в районе ребер и болтаются, выкатываются в горло, но не выплюнешь, режут голову, будто скальпелем, но никуда не уходят, а только все топчутся, топчутся по несчастным рукам и венам, все сидят внутри – напоминают ему, что в спине у него нож. Как это непривычно, как неудобно.
Соул до сих пор не мог поверить только в одно – как это произошло с ним?
Он был тем, кто совершенно не умел выражать свои чувства, он бы тем, кто до глубокой старости, до самого «черного ящика» даже не стремился делать этого. Во всяком случае, он так думал. Его лихорадило каждый раз, когда она проявляла к нему свою ласку время от времени, а теперь, внутри него самого прибит целый остров этих ненормальных сложных чувств, которые рвались изнутри огромными змеями и ползли к самым ее ногам.
Ни разу в жизни еще он не чувствовал себя таким идиотом.
Соул лучше поверит, что она заколдовала его, напоила каким-нибудь зельем и прошептала ночью три раза дурное заклинание, чем будет думать, что он с ней сейчас искренен.
Она просто не могла ему нравится. Она не нужна ему с такими чувствами, он не нужен ей с такими чувствами и ему вообще не нужны такие чувства.
И хотя самовнушение играло огромную роль в его ситуации, все же убедить себя до конца в чем-либо ему не удавалось, слишком много разных мелочей стало появляться, проявляться в его жизни, словно до этого, он был слепой глухой и деревянный.
Эти мелочи, что он не замечал. Откуда они?
Теперь он знал, что.
От нее пахло яблоками. От нее всегда пахло яблоками. Этот железный образ навсегда застыл в его памяти, когда она заваливалась на диван с какой-нибудь потрепанной старой книжкой, которую она трепетно принесла домой из библиотеки, и, разбросав по подушкам яблоки, так чтоб вот под руку, весь вечер жевала их и шуршала страницами. Словом, мешала ему смотреть телевизор.
Она, ее книги и яблоки.
Мака почему-то всегда любила читать именно в гостиной, именно в то время, когда Соул смотрел там телевизор. Специально, назло ему, она отмахивалась и говорила, что шум ей совсем не мешает, зная, как сильно его раздражало ее присутствие.
— Почему ты всегда читаешь здесь, когда я смотрю телевизор?
— Я и в своей комнате читаю, и на кухне, и в ванной.. – протянула Мака, не отрываясь от страниц.
— Да, но когда я здесь, ты всегда читаешь здесь, а если я в своей комнате, то ты уходишь читать в другое место. Почему?
— Почему ты интересуешься?
— Просто я не понимаю.
— Тебя раздражает это?
— Просто.. ты читаешь, а я смотрю телевизор. Твое занятие лучше моего, ты правильная, а я нет, и это бесит.
— Ты всегда можешь начать читать, мир книг открыт абсолютно для всех и даже для тебя. Возможно, еще не поздно.
— Нет, у меня нет никакого желания начинать и вот это тоже меня раздражает.
— Я и не думала, что ты так это воспринимаешь.. Я читаю здесь, потому что мне нравится проводить с тобой время. Только и всего, Соул.
— Ты врешь, тебе просто нравиться доставать меня, это твоя маленькая месть за все мои обидные шутки в твой адрес.
— Ну, и это тоже, конечно.
***
Он знал, что она дура.
Все эти умные фразы и постоянные книжки под рукой – для отвода глаз, просто она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что такая девочка, как она тоже может быть дурой. И верно, никто ведь не подумает, а вот он знает. Он все знает. Когда Мака реагирует на его шутки – она дура, когда беспокоится о нем – дура, когда бьет его, когда во время игры в баскетбол не попадает в корзину, заставляет его помогать с уборкой, просит сыграть на фортепиано, заставляет его делать, то, что она хочет и то, чего совсем не хочет он – дура.
А когда облизывает ложки, трижды дура.
Соул смотрел, как ее язык медленно скользил по гладкой поверхности чайной ложки, собирая сладкую, липкую сгущенку.
Снизу вверх.
Она так старательно вылизывала остатки, словно во рту у нее была большая конфета, сахарный леденец, который требовал немедленного трения ее языка. Мака неустанно облизывала уже давно пустую и чистую ложку, потому что ее глаза были прикованы к какой-то новой книге и она, видимо, погрузившись полностью в чтение, уже не обращала внимания на то, что с ложки слизывала только запах. Еще чуть-чуть и начнет сверкать.
Снизу вверх.
Он был настолько наблюдателен, что даже заметил, какими липкими стали краешки ее губ – так блестели. Ему очень хотелось дотронуться до нее, Соул был уверен, что если бы он провел пальцами по ее щеке, они непременно оказались бы липкими, потому что вокруг ее рта тоже немного блестело. Хотя, если выбирать, то он лучше бы просто поцеловал ее туда – в мягкую, светлую кожу, в ее сладкую, липкую щеку.
Он так долго сидел на кухне, напротив нее, и наблюдал за этим процессом, что почувствовал, как из его рта вырвалась тонкая струя белой слюны и потекла по подбородку. Как у пса.
Ему стало дурно.
Смахнув длинным рукавом свитера все свои «слезы» ото рта, Соул, наконец, нашел в себе силы заговорить.
— Прекрати.
Это не прозвучало равнодушно или очень уж непринужденно, как ему, возможно, хотелось бы, нет, у него это получилось гораздо хуже – настолько грубо, что даже когда она изумленно посмотрела на него, ей показалось, что глаза его почернели. Такие холодные они были.
— Что? – она переспросила, потому что действительно не понимала, о чем шла речь.
— Я говорю, перестань, Мака.
— Перестать что? — она замерла с этой несчастной ложкой в руках и под пристальным взглядом его жутких глаз, казалось, дрожала. Но, когда Соул кивнул в сторону предмета, который она все это время не заметно для себя держала в своих руках, немного расслабилась и даже слегка улыбнулась. Ее губы едва дрогнули в улыбке, а щеки тут же приобрели розовый оттенок. Соул думал, что ей очень идет, когда она смущается, потому что цвет кожи у нее становился приятнее и живее. Во все остальное время она была ужасно бледной, это ее молочная кожа, которую воспевали во всех ее дурацких книжках, не особо нравилась ему. По его мнению, она была белой пеленой, тонкой, прозрачной поганкой.
И плоской.
На самом деле, все ее недостатки во внешности, Соул замечал, когда Мака не улыбалась, но, к счастью, не улыбалась она крайне редко.
— На ней давно уже ничего нет, — он указал на ложку в ее руках, а затем подвинул немного остывшую чашку кофе, которая и без его помощи стояла к ней довольно близко, — лучше пей, а то совсем остынет.
— Тебя беспокоит, что я ее облизываю?
Этот случай можно было бы назвать забавным, если бы они хоть немного улыбались, когда говорили или говорили бы чуть громче, веселее, живее, меняли интонации и все такое прочее. Но нет, они произносили все слова так четко, так тихо, так спокойно, словно их подменили и это уж точно не они режут здесь драму за кухонным столом. Такого еще никогда с ними не было — напряженность висела над их головами огромным черствым камнем, который грозился навсегда расколоться им на плечи, а ведь они были самыми близкими людьми и всегда чувствовали себя комфортно в обществе друг друга.
— Скорей, меня беспокоит то, как ты ее облизываешь.
— И как же?
— Мерзко.
— А мне кажется, тебе понравилось.
Она подарила ему неприятную усмешку и вышла из-за стола, избавив его, тем самым, от не прикрытых мучений.
Первым правилом в ее списке было – не смотреть, Соул очень хорошо запомнил это. Просто смотреть. Это было только первое правило в ее списке, но, черт возьми, уже такое сложное.
Она запрещала ему смотреть на нее. От этой мысли Соулу становилось очень стыдно, только он никак не мог понять, ему было стыдно за свои чувства к ней в целом или же просто из-за того, что он был пойман с поличным и действительно смотрел на нее, думая, что она не знает об этом? Хотя, на самом деле, он пялился на нее не чаще, чем раньше. Просто теперь, когда она знает, что нравится ему, она выдумала, будто он целыми днями при каждой возможности любовно таращится на нее. Но ведь это не правда, неправда, которую никак ей не объяснишь.
О чем она думает, когда вот так вот умудряется с ним еще и заигрывать? Ведь это был флирт, да?
Боже, неужели она может делать это.
Беспощадная. Бессовестная.
Дура.
В такие моменты Соул действительно не мог поверить, что она могла серьезно нравиться ему, потому что иногда Мака его так раздражала, что он готов был ее убить.
***
Он знал, что.
Она была как музыка: красивая, светлая, самая радостная и самая грустная – еще никто так не смеялся, как она, еще никто так не плакал, как она. Музыка, которая всем нравится и музыка, которую он не умел играть.
Соул только знал ее ноту, одну лишь ноту.
И сыграть правильно — как надо, так чтобы ей понравилось, он не мог. Он был слишком уродлив для нее, его музыка была уродлива.
Обычно ему нравилось болеть, потому что можно было ничего не делать – она все делала за него. В этот раз не было исключений: когда Соул заболел, Мака скакала перед ним целый день, то с микстурой, то с таблетками, грелками, градусниками, одеялами и подушками. Она бегала даже за лимоном и медом среди ночи, только чтобы он выпил чай. Мака, такая Мака. В этом она вся. Вся ее забота была милой, хоть и немного излишней, но она не могла не заботиться о нем.
Последнее, что он помнил тогда перед сном – Мака поменялась с ним своим одеялом, так как, ее одеяло было теплее, и закрыла в его комнате окно. А когда он проснулся на следующий день, она лежала в его постели на самом краю без подушки и одеяла.
Она была еще такой девочкой, хоть и старалась казаться взрослой.
Он осторожно сжал ее пальцы.
Почему она вызывала у него такие странные чувства?
То, что ему постоянно хотелось прикоснуться к ней, вызывало внутри него какую-то ненормальную злость. Он не любил объятия и терпеть не мог, когда она навязывалась и кидалась ему на шею. Но почему ему теперь самому хотелось зажать ее? Он сжал ее пальцы сильнее, до красноты и даже до хруста, но она не проснулась. Притянув ее к себе, Соул зарылся в ее лохматые светлые волосы, обвивая ее тело руками, словно змеями, змеями, которые рвались все это время наружу. Сжимая хватку, он плотнее притягивал ее к себе, все ближе и ближе. Ему хотелось, как будто разломать ее пополам или задушить.
Может он просто не умеет обниматься? Потому что он не сразу заметил, когда это перестало быть простым объятием. Его руки с силой сжимали ее кожу, раздирая и сдавливая до красноты. До царапин и крови.
Мака застонала от боли и открыла глаза, с ужасом она посмотрела на него, не в силах понять, что происходит.
— Что ты делаешь?
Но он не слушал, он буквально напал на ее губы, вдавливая ее тело в мягкие простыни и проникая языком в рот. Она отталкивала его, пихала кулаками в грудь, мычала и задыхалась, но Соул и не думал останавливаться. Добившись от нее ответа на свой поцелуй, он укусил ее нижнюю губу, и по ее подбородку потекла черная кровь. Ей было больно, потому что, он слышал, как она тихо хныкала под его телом. Ему нравилось это, ему нравилось, что ей было больно, что она плакала. Ему тоже было не очень хорошо, пусть разделит с ним это чувство, это она виновата. К тому же, кровь так украшала ее бледное лицо, особенно черная.
— Ты делаешь мне больно, — продолжала хныкать Мака, — это потому что я не люблю тебя?
Вот еще, он тоже ее не любит.
Когда его рука преобразилась в лезвие, ему показалось, что он промазал – вместо нее, проткнул себя, потому что резкая боль в животе заставила его стонать.
Соул открыл глаза и увидел перед собой изумленную Маку, она кривилась и кусала губы. Но она по-прежнему лежала рядом, поверх одеяла и буквально испепеляла его взглядом.
— Что ты делаешь Соул? – она недовольно оглушила его своим громким голосом.
— Что? – он спросил в недоумении, схватившись свободной рукой за живот, потому что она, видимо, только что заехала ему коленкой в желудок. Вот только за что он не смог понять до тех пор, пока не понял, что свободна у него только одна рука.
А вторая.
— Мне больно, придурок, — заныла Мака, уже не в силах выворачивать свою ладонь из его руки.
Его пальцы плотно сжимали ее пальцы. Тонкие, хрупкие и уже синие.
Он мгновенно разжал хватку и шумно втянул в себя больше воздуха, уткнувшись лицом в подушку.
— Что с тобой?
— Прости, ты же знаешь, как я не люблю, когда кто-то спит на моей кровати.
Он вспомнил, что первым правилом в его списке было – никакой заботы.
***
Он знал, что она не была дурой.
Она была самым собранным и разумным человеком из всех, кого он знал, кроме того, у нее были цели, стремления, мечты. У него этого не было. Быть крутым – это его старая отмазка из детства, в настоящем же, он абсолютно не знал, чего он хотел на самом деле. Соул чувствовал себя подвешенным, болтающемся в этом «нигде» и он так боялся, что может в один прекрасный день стать ей не нужным. Потому что, Соул думал, что она нужна ему больше, чем он ей. Потому что он думал, что если бы не она — бесстрашная, упрямая девочка, что предложила ему дружбу когда-то давно, он бы остался один. Вот так, она предложила ему дружбу, а он теперь тыкает ей какое-то свое дурацкое чувство. И это его благодарность? В последнее время эта мысль крутилась в его голове слишком часто, она была такой громкой, что даже музыка на его плеере не всегда могла спасти его.
Выйдя из спальни в кухню, поздно ночью, Соул потянулся за стаканом воды, и, щурясь от яркого света, который вместо нужного озарения только ослепил его, был вынужден на ощупь налить себе воду из-под крана. Он осушил стакан в три глотка и облегченно вздохнул. Конечно, заставить себя выползти среди ночи из теплой пастели только из-за того, что ты хочешь пить – было трудно, но оно того стоило, потому что либо бой с ленью, либо жажда, а все равно полное отсутствие сна. Соул уже было открыл дверь в свою комнату, готовый завалиться в пуховое одеяло и досматривать прерванные сны, как вдруг, внезапный, еле слышный скрип заставил его остановиться и дойти до гостиной. Там, на диване, в полной темноте сидела Мака. Она поджимала свои бледные коленки к груди и растирала кожу от холода, как только мурашки появлялись на ее теле.
— Ты чего здесь делаешь? – удивленно уставился на нее Соул.
Мака смотрела прямо перед собой, почти не моргая. Снова она как застывшая кукла, казалось, сидела в тишине и никак не реагировала на него.
— Ничего.
— Тебе обязательно ничего не делать в три часа ночи?
— Я просто думаю.
— О чем?
— О тебе.
Соул сел рядом с ней на диван и впервые за последнее время они не сводили друг с друга глаз, их зрительный контакт был долгий, даже затяжной, он не прерывался ни на секунду. Едва ли Соул мог вспомнить, когда она последний раз вот так вот смотрела ему в глаза, теперь она все чаще избегала его.
— И что надумала?
— Ничего.
Он не надеялся, что она кинется к нему в объятья и скажет, что передумала, мол, была не права и захочет разделить с ним его прекрасное чувство, захочет быть с ним вместе. Они и так вместе, как можно было быть еще раз вместе, он плохо себе представлял. Соул не мечтал о ней по ночам и не грезил об их отношениях, он вообще слабо представлял их развитие, будь у Маки такие же чувства к нему. Должны были они тогда начать встречаться? И если бы они стали встречаться, то что бы изменилось? Им пришлось бы везде ходить вдвоем, держаться за руки, сюсюкаться и целоваться. Его тошнило только от одной мысли об этом, чего же он хотел от нее на самом деле?
— Я просто думала.., — продолжала Мака, — а что тебе вообще во мне нравится, Соул?
Действительно, что? Она такая крикливая, упрямая, плоская, приставучая и жутко раздражительная. Она даже не сексуальная, за что она ему нравиться? Неужели просто так? Неужели только из-за того, что они выросли, и это было неизбежно? Два человека, парень и девушка. Столько лет вместе, в одной квартире. В одной жизни. Просто, потому что, если бы не он первый, то тогда бы она. Типичный, неизбежный случай?
— Я не знаю.
— Что, совсем? Никаких идей даже?
Соул резко выдыхает накопленный за эти минуты воздух и, со всем своим неприкрытым недовольством, встает с дивана и направляется обратно в свою комнату.
Как ей только совести хватало задавать ему такие вопросы?
— Соул, подожди!
— Нет, Мака, я не хочу обсуждать это с кем-либо вообще и, уж тем более, я не хочу обсуждать это с тобой. Ты прекрасно знаешь, что я сержусь, когда ты достаешь меня с этим!
— Да, прости. Мы не должны говорить о твоей «болезни», я помню.
Она смиренно опустила голову и услышала, как захлопнулась дверь его спальни.
Никаких разговоров «об этом» — гласило второе правило в его списке.
***
Она была очень доброй.
Почти каждому на земле Мака могла найти оправдание. Она защищала всех вокруг, но только не себя, себя она постоянно ругала и ненавидела. А вместе с ней себя ненавидел и Соул, потому что вместо того, чтобы хоть раз в жизни сказать ей, какая она смелая, он постоянно поднимал проблему о размере ее груди.
Когда она сказала, что им нужно будет придумать кое-какие правила, Соул совершенно не ожидал, что Мака достанет два листка бумаги и заставит его вместе с ней писать различные указания друг для друга. Каждый должен был написать список того, что не должен был отныне делать другой. Правила. Они очень долго просидели на кухне над листком бумаги и в итоге — она запретила ему смотреть на нее, запретила ходить с ней в библиотеку, смотреть фильмы по ночам, стирать ее белье..
— Это еще что за правило такое?
— Ну, это так, об этом я давно хотела тебе сказать.
— И что я делаю не так с твоим бельем? С твоим нижним бельем, я полагаю? Да? На остальную одежду это не распространяется, она ведь не такая интересная.
— Все потому, что ты не умеешь стирать молча, Соул! Каждый раз, когда у нас стирка, твой рот не затыкается от обидных комментариев.
— Я не виноват в том, что у тебя белье скучное, не говоря уже о размерах.
— Вот! Ты опять начинаешь.
— Отлично, — фыркнул Соул, — а подглядывать в ванной за тобой можно? По-моему, ты что-то недавно говорила об этом.
— Даже не думай, об этом я напишу тебе отдельно на лбу.
— Не очень продуктивно выйдет, я же не девчонка, в зеркало не часто смотрюсь. Слушай, Мака?
— Что?
— А где мне дырку сделать?
— Какую дырку?
— В ванной, а то там почему-то глазок отсутствует.
— Черт, Соул!
Он, в свою очередь, не позволял ей разговаривать с ним на щекотливые темы, проявлять излишнюю заботу, спать с ним в одной пастели и выходить из ванной в одном полотенце. В общем-то, там еще было очень много разной глупости, но все озвучить он не успел. После того, как они закончили писать, после ссор и препирательства по каждому пункту, Мака забрала листки себе, смяла и выбросила их в мусорную корзину.
— Что ты делаешь? – не понял Соул.
— А ты что, действительно думал, что мы будем следовать этим глупым правилам?
Тогда зачем они так долго писали все это? Просто, чтобы разрядить обстановку? Впрочем, это было забавно, надо отдать Маке должное, она от всей души еще старалась сохранить их прежние отношения.
— Мне казалось, ты так серьезно настроилась. Мы могли бы просто попробовать.
— Брось, Соул, мы бы и половины не осилили, — пробубнила Мака, запихивая в рот ложку, полную сгущенного молока.
Вспомнив ее первое правило, он не стал возражать.
Бета: ужасы орфографии мои друзья, увы.
Фендом: Soul Eater.
Пейринг: Соул\Мака
Жанр: Romance
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: ну ясное дело - не я, не мое.
Болезнь.
— Ну, как дела?
Солнце так ярко светило ему в глаза, что едва ли он смог бы разглядеть лицо своего учителя, который вот так вот, вдруг, бесцеремонно вторгся к нему в личное пространство и нарушил прекрасную идиллию и всю утопию в его голове. Однако по голосу все же можно было определить, да и если не по голосу, то по запаху точно – прокуренный воздух от миллиона изжеванных сигарет, разве можно спутать? Профессор Штейн внезапно подсел к нему на скамейку и загадочно, почти даже по-приятельски улыбнулся, выпуская бесконечные клубы табачного дыма, которые сегодня вылетали из его рта ровными и воздушными колечками.
Соул фыркнул.
— Что вы имеете в виду?
Ответ последовал не сразу, ему пришлось еще очень долго ждать, пока профессор соберется с мыслями и докрутит свой нереальный винт до нужного ему положения, хотя потом, Соул опять ждал, пока тот еще раз закурит. Штейн не торопился.
— Как дела с Макой, ты еще не добился ее?
— Отстаньте, профессор, — Соул по-детски нахмурился и демонстративно отвернулся в сторону, давая понять, что не намерен разговаривать с ним об этом. Но будто бы Штейн заметил.
— Расслабься, парень, если будешь напрягаться, ничего не выйдет.
— Слушайте, да мне плевать на это, я не собираюсь ее добиваться. Мне все равно.
— Я думаю, ей очень хочется взять какую-нибудь миссию..– профессор сказал это так непринужденно и обыденно, что у Соула даже сложилось такое впечатление, будто учитель до этого момента его вообще не слушал и никак не фильтровал его речь. И что он, в принципе, спокойно мог бы разговаривать сам с собой, и собеседник ему нужен только в случае, если он на публике, дабы не показаться сумасшедшим. Хотя стоп, он и так сумасшедший. Дважды стоп, все и так знают, что он сумасшедший.
— Я бы тоже не отказался..
— Из-за тебя вы все завалите.
— Но мне кажется, что прошло уже достаточно времени и я в форме.
— Да, тебе кажется. А если ты ошибаешься? Ты же не хочешь потом каждое воскресенье ей цветы носить? Честное слово, для того, чтобы приударить за ней, будет слишком поздно.
— Это был плохой юмор, профессор, — он скривился от этой странной, противной шутки и почти уже лег на скамейку, прикрывая руками глаза от неприятно палящего солнца.
Жара — словно воздух сгорает.
— Мой тебе совет, Соул..
— О нет-нет, спасибо, — не в силах больше терпеть этот бессмысленный разговор, он вскочил, как подбитый током и заторопился почти вежливо прервать беседу, — мне не нужны советы от того, у кого в голове и так черт знает что, так что, я лучше..
— ..относись к этому, как к болезни, — профессор в очередной раз никак не отреагировал на своего маленького глупого собеседника и продолжил говорить простым, будничным тоном, как ни в чем не бывало. Словно они кроме погоды, в общем-то, ничего и не обсуждали. И хотя это уже дико его раздражало, уходить он все-таки не спешил – последняя фраза его заинтриговала.
— Как к болезни?
— Да, ведь все эти чувства, влюбленность.. они своего рода болезнь. Твое сердце начинает биться быстрее, голова кружиться, дыхание учащается.., температура твоего тела начинает расти..
— Ладно-ладно, не до такой степени! – он возмущенно взмахнул руками, чувствуя себя унизительно и глупо, — Что дальше-то?
— Просто представь, что ты заболел и помни о том, что любая болезнь проходит.
— Вообще-то, есть еще и летальные случаи, профессор.
— Не драматизируй, к тебе это не относится.
— Значит, ничего, кроме самовнушения, вы мне посоветовать не можете? – Соул разочарованно глянул на профессора Штейна, на очках которого, яркий блеск от солнца по-прежнему не давал увидеть пару его безумных глаз, — Лучше бы вы прописали мне какие-нибудь таблетки.
Штейн усмехнулся и, оскалив в этой не нормальной усмешке свои белоснежные зубы, достал из кармана небольшой пакетик, наполненный бессчетным количеством белых таблеток.
— Вот, держи, — он неряшливо кинул пакет на скамейку, как будто это был кусок копченой колбасы. А Соул был голодным псом.
— Что это?
— То, что ты просил.
— Таблетки против самого глупого чувства на свете?
— Для поддержания хорошего самочувствия — да, для укрепления иммунитета – да, для улучшенной работы мозга — да. Для предотвращения каких либо симпатий и привязанностей, а также сильных невзаимных чувств – нет. В общем, обычные витамины.
— Ну и зачем они мне?
— Для профилактики, хуже не будет.
— Это даже не антидепрессанты.
— А ты представляй, что после каждой съеденной тобой таблетки, все, что тебя гложет — исчезает. Постепенно, раз за разом и все проходит. Съешь их и поправишься.
— Я что, по-вашему, идиот?
***
Вот именно, он просто болен. Его поведение, сознание стали немного другими, слегка не привычными для него, слегка глупыми. Но это всего лишь симптомы. Все его новые чувства не что иное, как обычные головные боли, рвота, кашель, ломота в сердце.
А ее руки – это его температура, потому что она еще один его симптом.
И пакет «бесполезного золота» в кармане Соула беззвучно заряжался его новыми мыслями.
«По одной на каждый день, во время обеда».
Отлично. Что еще ему оставалось делать?
Но ведь любая болезнь проходит, верно?
***
В выходные, по вечерам, они часто смотрели вместе кино, которое заранее было отобрано в общих интересах для их марафона. Вот только Мака обычно не выдерживала больше двух фильмов и всегда засыпала, притом, что ночной сеанс чаще всего был лично ее инициативой.
Вот и в этот раз никаких исключений, она была в отключке уже на тридцатой минуте первого фильма. Беззаботно, Мака лежала на его плече и, плотно сжав веки, слегка сонно, неосознанно елозила пальцами по его груди. Он чувствовал, как приподнималась и опускалась ее грудь, как незаметно тряслись ее ресницы, когда ее лицо касалось его шеи. Она уснула. Ее тихое дыхание терялось на фоне громких диалогов фильма, который, честно говоря, уже никак его не интересовал. Какое кино, если Мака спала у него на плече? Немного подумав, он выключил телевизор и замер в темноте — ничего, кроме ее дыхания.
Надышаться бы ее воздухом, пока она не слышит.
Странно, но раньше он никогда не придавал этому значения. Дурацкий симптом.
Сначала ему очень не хотелось двигаться, но вот его тело затекло, и необходимость вопреки желанию взяла верх. Соул дернул ее за один хвостик, за другой, мягко, осторожно, затем сильнее и когда она в очередной раз не отреагировала, он дернул ее так сильно, насколько ему позволила его совесть. Совесть позволила не слишком многое, но Мака все же почти проснулась, недовольно замычав, она даже завертелась, но желание проснуться окончательно и открыть глаза у нее явно отсутствовало.
— Мака, — он дернул ее еще раз, боясь потерять результат, которого он только что добился.
— Ну что тебе, Соул? – она раздраженно отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
— Ты спишь.
— Ну и что?
— Ты спишь на моем плече.
— Я всегда сплю на твоем плече.
— Но мы смотрим фильм.
— Ты же знаешь, что я всегда быстро засыпаю под телевизор.
— Не всегда.
Она ничего не ответила, и Соул вновь услышал ее слабое дыхание. Она даже не заметила, что они оба сидят в темноте, в пустой гостиной комнате, что и кино уже никакого нет.
— Мака, — Соул вновь отчаянно позвал ее, — иди спать в свою комнату.
— А ты? – она с большим трудом бормотала свои ответы.
— А я досмотрю фильм и тоже лягу.
— Досмотришь и меня отнесешь.
— Размечталась, давай-ка сама.
— Какая разница, ты же всегда так делаешь.
— Теперь я так делать не буду.
— Почему? – она вдруг зашевелилась немного, и ему показалось, что он услышал ноту совершенно искреннего разочарования в ее голосе. Однако, стараясь не обращать на это внимание, он совершенно точно заявил:
— Я болен.
— Бо..лен? — Мака сонно пропела и засмеялась, — Соул, ты что, дурак что ли?
— А ты не боишься, что я случайно тебя к себе в комнату отнесу? Сомневаюсь, что тебе это понравится.
— Зачем?
— Затем, что ты особенная, блин, не тупи, Мака.
Уловив его раздражение, она окончательно проснулась и слегка отодвинулась от него, чтобы ни в коем случае не касаться его даже материалом своей одежды.
— Ты же сам говорил, чтобы я вела себя, как раньше, вот я и делаю то, что ты мне сказал. Мы всегда с тобой смотрим кино, я засыпаю на середине второго фильма и под твое недовольное бурчание, ты несешь меня в мою комнату. Это было нормально.
— Да, ты права, это нормально.
— Нет, если тебе не комфортно.., я постараюсь не делать так больше.
Боже, как это было унизительно. Он ведь сам ей так долго доказывал, что все ее действия никак не отражаются на его чувствах, по крайней мере, на его лице они точно не должны были отражаться, а что теперь?
Теперь можно спокойно при ней хоть в обморок падать, вряд ли она удивится.
— Я все поняла, — Мака скрестила руки на груди и тяжело вздохнула, — нам нужно придумать кое какие правила.
***
Он ел одну таблетку в день, как было сказано; не сильно задумываясь, на автомате проглатывал ее во время обеда – привычка быстро привязалась. Соул не старался делать это как-то незаметно от нее, в конце — концов, это просто витамины, посвящать ее в это дело или не посвящать – нет никакой разницы. И все же он не торопился сообщить ей об этом хотя бы просто так, рассказать заранее, чтобы она не пугалась, что у него что-то болит.
— Соул, что за таблетки ты ешь?
А когда она, наконец, заметила и сама спросила его об этом, оказалось, что ему очень не хотелось объяснять ей, с какой стати он вдруг стал пить витамины для поддержания общего самочувствия.
— Как только я закончу их принимать, ты перестанешь мне нравиться.
Удивительно, но когда он так думал об этом или говорил, ему действительно становилось легче, хотя таблетки еще пока «не работали».
Правила.
Проклятые чувства, они словно застряли где-то в районе ребер и болтаются, выкатываются в горло, но не выплюнешь, режут голову, будто скальпелем, но никуда не уходят, а только все топчутся, топчутся по несчастным рукам и венам, все сидят внутри – напоминают ему, что в спине у него нож. Как это непривычно, как неудобно.
Соул до сих пор не мог поверить только в одно – как это произошло с ним?
Он был тем, кто совершенно не умел выражать свои чувства, он бы тем, кто до глубокой старости, до самого «черного ящика» даже не стремился делать этого. Во всяком случае, он так думал. Его лихорадило каждый раз, когда она проявляла к нему свою ласку время от времени, а теперь, внутри него самого прибит целый остров этих ненормальных сложных чувств, которые рвались изнутри огромными змеями и ползли к самым ее ногам.
Ни разу в жизни еще он не чувствовал себя таким идиотом.
Соул лучше поверит, что она заколдовала его, напоила каким-нибудь зельем и прошептала ночью три раза дурное заклинание, чем будет думать, что он с ней сейчас искренен.
Она просто не могла ему нравится. Она не нужна ему с такими чувствами, он не нужен ей с такими чувствами и ему вообще не нужны такие чувства.
И хотя самовнушение играло огромную роль в его ситуации, все же убедить себя до конца в чем-либо ему не удавалось, слишком много разных мелочей стало появляться, проявляться в его жизни, словно до этого, он был слепой глухой и деревянный.
Эти мелочи, что он не замечал. Откуда они?
Теперь он знал, что.
От нее пахло яблоками. От нее всегда пахло яблоками. Этот железный образ навсегда застыл в его памяти, когда она заваливалась на диван с какой-нибудь потрепанной старой книжкой, которую она трепетно принесла домой из библиотеки, и, разбросав по подушкам яблоки, так чтоб вот под руку, весь вечер жевала их и шуршала страницами. Словом, мешала ему смотреть телевизор.
Она, ее книги и яблоки.
Мака почему-то всегда любила читать именно в гостиной, именно в то время, когда Соул смотрел там телевизор. Специально, назло ему, она отмахивалась и говорила, что шум ей совсем не мешает, зная, как сильно его раздражало ее присутствие.
— Почему ты всегда читаешь здесь, когда я смотрю телевизор?
— Я и в своей комнате читаю, и на кухне, и в ванной.. – протянула Мака, не отрываясь от страниц.
— Да, но когда я здесь, ты всегда читаешь здесь, а если я в своей комнате, то ты уходишь читать в другое место. Почему?
— Почему ты интересуешься?
— Просто я не понимаю.
— Тебя раздражает это?
— Просто.. ты читаешь, а я смотрю телевизор. Твое занятие лучше моего, ты правильная, а я нет, и это бесит.
— Ты всегда можешь начать читать, мир книг открыт абсолютно для всех и даже для тебя. Возможно, еще не поздно.
— Нет, у меня нет никакого желания начинать и вот это тоже меня раздражает.
— Я и не думала, что ты так это воспринимаешь.. Я читаю здесь, потому что мне нравится проводить с тобой время. Только и всего, Соул.
— Ты врешь, тебе просто нравиться доставать меня, это твоя маленькая месть за все мои обидные шутки в твой адрес.
— Ну, и это тоже, конечно.
***
Он знал, что она дура.
Все эти умные фразы и постоянные книжки под рукой – для отвода глаз, просто она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что такая девочка, как она тоже может быть дурой. И верно, никто ведь не подумает, а вот он знает. Он все знает. Когда Мака реагирует на его шутки – она дура, когда беспокоится о нем – дура, когда бьет его, когда во время игры в баскетбол не попадает в корзину, заставляет его помогать с уборкой, просит сыграть на фортепиано, заставляет его делать, то, что она хочет и то, чего совсем не хочет он – дура.
А когда облизывает ложки, трижды дура.
Соул смотрел, как ее язык медленно скользил по гладкой поверхности чайной ложки, собирая сладкую, липкую сгущенку.
Снизу вверх.
Она так старательно вылизывала остатки, словно во рту у нее была большая конфета, сахарный леденец, который требовал немедленного трения ее языка. Мака неустанно облизывала уже давно пустую и чистую ложку, потому что ее глаза были прикованы к какой-то новой книге и она, видимо, погрузившись полностью в чтение, уже не обращала внимания на то, что с ложки слизывала только запах. Еще чуть-чуть и начнет сверкать.
Снизу вверх.
Он был настолько наблюдателен, что даже заметил, какими липкими стали краешки ее губ – так блестели. Ему очень хотелось дотронуться до нее, Соул был уверен, что если бы он провел пальцами по ее щеке, они непременно оказались бы липкими, потому что вокруг ее рта тоже немного блестело. Хотя, если выбирать, то он лучше бы просто поцеловал ее туда – в мягкую, светлую кожу, в ее сладкую, липкую щеку.
Он так долго сидел на кухне, напротив нее, и наблюдал за этим процессом, что почувствовал, как из его рта вырвалась тонкая струя белой слюны и потекла по подбородку. Как у пса.
Ему стало дурно.
Смахнув длинным рукавом свитера все свои «слезы» ото рта, Соул, наконец, нашел в себе силы заговорить.
— Прекрати.
Это не прозвучало равнодушно или очень уж непринужденно, как ему, возможно, хотелось бы, нет, у него это получилось гораздо хуже – настолько грубо, что даже когда она изумленно посмотрела на него, ей показалось, что глаза его почернели. Такие холодные они были.
— Что? – она переспросила, потому что действительно не понимала, о чем шла речь.
— Я говорю, перестань, Мака.
— Перестать что? — она замерла с этой несчастной ложкой в руках и под пристальным взглядом его жутких глаз, казалось, дрожала. Но, когда Соул кивнул в сторону предмета, который она все это время не заметно для себя держала в своих руках, немного расслабилась и даже слегка улыбнулась. Ее губы едва дрогнули в улыбке, а щеки тут же приобрели розовый оттенок. Соул думал, что ей очень идет, когда она смущается, потому что цвет кожи у нее становился приятнее и живее. Во все остальное время она была ужасно бледной, это ее молочная кожа, которую воспевали во всех ее дурацких книжках, не особо нравилась ему. По его мнению, она была белой пеленой, тонкой, прозрачной поганкой.
И плоской.
На самом деле, все ее недостатки во внешности, Соул замечал, когда Мака не улыбалась, но, к счастью, не улыбалась она крайне редко.
— На ней давно уже ничего нет, — он указал на ложку в ее руках, а затем подвинул немного остывшую чашку кофе, которая и без его помощи стояла к ней довольно близко, — лучше пей, а то совсем остынет.
— Тебя беспокоит, что я ее облизываю?
Этот случай можно было бы назвать забавным, если бы они хоть немного улыбались, когда говорили или говорили бы чуть громче, веселее, живее, меняли интонации и все такое прочее. Но нет, они произносили все слова так четко, так тихо, так спокойно, словно их подменили и это уж точно не они режут здесь драму за кухонным столом. Такого еще никогда с ними не было — напряженность висела над их головами огромным черствым камнем, который грозился навсегда расколоться им на плечи, а ведь они были самыми близкими людьми и всегда чувствовали себя комфортно в обществе друг друга.
— Скорей, меня беспокоит то, как ты ее облизываешь.
— И как же?
— Мерзко.
— А мне кажется, тебе понравилось.
Она подарила ему неприятную усмешку и вышла из-за стола, избавив его, тем самым, от не прикрытых мучений.
Первым правилом в ее списке было – не смотреть, Соул очень хорошо запомнил это. Просто смотреть. Это было только первое правило в ее списке, но, черт возьми, уже такое сложное.
Она запрещала ему смотреть на нее. От этой мысли Соулу становилось очень стыдно, только он никак не мог понять, ему было стыдно за свои чувства к ней в целом или же просто из-за того, что он был пойман с поличным и действительно смотрел на нее, думая, что она не знает об этом? Хотя, на самом деле, он пялился на нее не чаще, чем раньше. Просто теперь, когда она знает, что нравится ему, она выдумала, будто он целыми днями при каждой возможности любовно таращится на нее. Но ведь это не правда, неправда, которую никак ей не объяснишь.
О чем она думает, когда вот так вот умудряется с ним еще и заигрывать? Ведь это был флирт, да?
Боже, неужели она может делать это.
Беспощадная. Бессовестная.
Дура.
В такие моменты Соул действительно не мог поверить, что она могла серьезно нравиться ему, потому что иногда Мака его так раздражала, что он готов был ее убить.
***
Он знал, что.
Она была как музыка: красивая, светлая, самая радостная и самая грустная – еще никто так не смеялся, как она, еще никто так не плакал, как она. Музыка, которая всем нравится и музыка, которую он не умел играть.
Соул только знал ее ноту, одну лишь ноту.
И сыграть правильно — как надо, так чтобы ей понравилось, он не мог. Он был слишком уродлив для нее, его музыка была уродлива.
Обычно ему нравилось болеть, потому что можно было ничего не делать – она все делала за него. В этот раз не было исключений: когда Соул заболел, Мака скакала перед ним целый день, то с микстурой, то с таблетками, грелками, градусниками, одеялами и подушками. Она бегала даже за лимоном и медом среди ночи, только чтобы он выпил чай. Мака, такая Мака. В этом она вся. Вся ее забота была милой, хоть и немного излишней, но она не могла не заботиться о нем.
Последнее, что он помнил тогда перед сном – Мака поменялась с ним своим одеялом, так как, ее одеяло было теплее, и закрыла в его комнате окно. А когда он проснулся на следующий день, она лежала в его постели на самом краю без подушки и одеяла.
Она была еще такой девочкой, хоть и старалась казаться взрослой.
Он осторожно сжал ее пальцы.
Почему она вызывала у него такие странные чувства?
То, что ему постоянно хотелось прикоснуться к ней, вызывало внутри него какую-то ненормальную злость. Он не любил объятия и терпеть не мог, когда она навязывалась и кидалась ему на шею. Но почему ему теперь самому хотелось зажать ее? Он сжал ее пальцы сильнее, до красноты и даже до хруста, но она не проснулась. Притянув ее к себе, Соул зарылся в ее лохматые светлые волосы, обвивая ее тело руками, словно змеями, змеями, которые рвались все это время наружу. Сжимая хватку, он плотнее притягивал ее к себе, все ближе и ближе. Ему хотелось, как будто разломать ее пополам или задушить.
Может он просто не умеет обниматься? Потому что он не сразу заметил, когда это перестало быть простым объятием. Его руки с силой сжимали ее кожу, раздирая и сдавливая до красноты. До царапин и крови.
Мака застонала от боли и открыла глаза, с ужасом она посмотрела на него, не в силах понять, что происходит.
— Что ты делаешь?
Но он не слушал, он буквально напал на ее губы, вдавливая ее тело в мягкие простыни и проникая языком в рот. Она отталкивала его, пихала кулаками в грудь, мычала и задыхалась, но Соул и не думал останавливаться. Добившись от нее ответа на свой поцелуй, он укусил ее нижнюю губу, и по ее подбородку потекла черная кровь. Ей было больно, потому что, он слышал, как она тихо хныкала под его телом. Ему нравилось это, ему нравилось, что ей было больно, что она плакала. Ему тоже было не очень хорошо, пусть разделит с ним это чувство, это она виновата. К тому же, кровь так украшала ее бледное лицо, особенно черная.
— Ты делаешь мне больно, — продолжала хныкать Мака, — это потому что я не люблю тебя?
Вот еще, он тоже ее не любит.
Когда его рука преобразилась в лезвие, ему показалось, что он промазал – вместо нее, проткнул себя, потому что резкая боль в животе заставила его стонать.
Соул открыл глаза и увидел перед собой изумленную Маку, она кривилась и кусала губы. Но она по-прежнему лежала рядом, поверх одеяла и буквально испепеляла его взглядом.
— Что ты делаешь Соул? – она недовольно оглушила его своим громким голосом.
— Что? – он спросил в недоумении, схватившись свободной рукой за живот, потому что она, видимо, только что заехала ему коленкой в желудок. Вот только за что он не смог понять до тех пор, пока не понял, что свободна у него только одна рука.
А вторая.
— Мне больно, придурок, — заныла Мака, уже не в силах выворачивать свою ладонь из его руки.
Его пальцы плотно сжимали ее пальцы. Тонкие, хрупкие и уже синие.
Он мгновенно разжал хватку и шумно втянул в себя больше воздуха, уткнувшись лицом в подушку.
— Что с тобой?
— Прости, ты же знаешь, как я не люблю, когда кто-то спит на моей кровати.
Он вспомнил, что первым правилом в его списке было – никакой заботы.
***
Он знал, что она не была дурой.
Она была самым собранным и разумным человеком из всех, кого он знал, кроме того, у нее были цели, стремления, мечты. У него этого не было. Быть крутым – это его старая отмазка из детства, в настоящем же, он абсолютно не знал, чего он хотел на самом деле. Соул чувствовал себя подвешенным, болтающемся в этом «нигде» и он так боялся, что может в один прекрасный день стать ей не нужным. Потому что, Соул думал, что она нужна ему больше, чем он ей. Потому что он думал, что если бы не она — бесстрашная, упрямая девочка, что предложила ему дружбу когда-то давно, он бы остался один. Вот так, она предложила ему дружбу, а он теперь тыкает ей какое-то свое дурацкое чувство. И это его благодарность? В последнее время эта мысль крутилась в его голове слишком часто, она была такой громкой, что даже музыка на его плеере не всегда могла спасти его.
Выйдя из спальни в кухню, поздно ночью, Соул потянулся за стаканом воды, и, щурясь от яркого света, который вместо нужного озарения только ослепил его, был вынужден на ощупь налить себе воду из-под крана. Он осушил стакан в три глотка и облегченно вздохнул. Конечно, заставить себя выползти среди ночи из теплой пастели только из-за того, что ты хочешь пить – было трудно, но оно того стоило, потому что либо бой с ленью, либо жажда, а все равно полное отсутствие сна. Соул уже было открыл дверь в свою комнату, готовый завалиться в пуховое одеяло и досматривать прерванные сны, как вдруг, внезапный, еле слышный скрип заставил его остановиться и дойти до гостиной. Там, на диване, в полной темноте сидела Мака. Она поджимала свои бледные коленки к груди и растирала кожу от холода, как только мурашки появлялись на ее теле.
— Ты чего здесь делаешь? – удивленно уставился на нее Соул.
Мака смотрела прямо перед собой, почти не моргая. Снова она как застывшая кукла, казалось, сидела в тишине и никак не реагировала на него.
— Ничего.
— Тебе обязательно ничего не делать в три часа ночи?
— Я просто думаю.
— О чем?
— О тебе.
Соул сел рядом с ней на диван и впервые за последнее время они не сводили друг с друга глаз, их зрительный контакт был долгий, даже затяжной, он не прерывался ни на секунду. Едва ли Соул мог вспомнить, когда она последний раз вот так вот смотрела ему в глаза, теперь она все чаще избегала его.
— И что надумала?
— Ничего.
Он не надеялся, что она кинется к нему в объятья и скажет, что передумала, мол, была не права и захочет разделить с ним его прекрасное чувство, захочет быть с ним вместе. Они и так вместе, как можно было быть еще раз вместе, он плохо себе представлял. Соул не мечтал о ней по ночам и не грезил об их отношениях, он вообще слабо представлял их развитие, будь у Маки такие же чувства к нему. Должны были они тогда начать встречаться? И если бы они стали встречаться, то что бы изменилось? Им пришлось бы везде ходить вдвоем, держаться за руки, сюсюкаться и целоваться. Его тошнило только от одной мысли об этом, чего же он хотел от нее на самом деле?
— Я просто думала.., — продолжала Мака, — а что тебе вообще во мне нравится, Соул?
Действительно, что? Она такая крикливая, упрямая, плоская, приставучая и жутко раздражительная. Она даже не сексуальная, за что она ему нравиться? Неужели просто так? Неужели только из-за того, что они выросли, и это было неизбежно? Два человека, парень и девушка. Столько лет вместе, в одной квартире. В одной жизни. Просто, потому что, если бы не он первый, то тогда бы она. Типичный, неизбежный случай?
— Я не знаю.
— Что, совсем? Никаких идей даже?
Соул резко выдыхает накопленный за эти минуты воздух и, со всем своим неприкрытым недовольством, встает с дивана и направляется обратно в свою комнату.
Как ей только совести хватало задавать ему такие вопросы?
— Соул, подожди!
— Нет, Мака, я не хочу обсуждать это с кем-либо вообще и, уж тем более, я не хочу обсуждать это с тобой. Ты прекрасно знаешь, что я сержусь, когда ты достаешь меня с этим!
— Да, прости. Мы не должны говорить о твоей «болезни», я помню.
Она смиренно опустила голову и услышала, как захлопнулась дверь его спальни.
Никаких разговоров «об этом» — гласило второе правило в его списке.
***
Она была очень доброй.
Почти каждому на земле Мака могла найти оправдание. Она защищала всех вокруг, но только не себя, себя она постоянно ругала и ненавидела. А вместе с ней себя ненавидел и Соул, потому что вместо того, чтобы хоть раз в жизни сказать ей, какая она смелая, он постоянно поднимал проблему о размере ее груди.
Когда она сказала, что им нужно будет придумать кое-какие правила, Соул совершенно не ожидал, что Мака достанет два листка бумаги и заставит его вместе с ней писать различные указания друг для друга. Каждый должен был написать список того, что не должен был отныне делать другой. Правила. Они очень долго просидели на кухне над листком бумаги и в итоге — она запретила ему смотреть на нее, запретила ходить с ней в библиотеку, смотреть фильмы по ночам, стирать ее белье..
— Это еще что за правило такое?
— Ну, это так, об этом я давно хотела тебе сказать.
— И что я делаю не так с твоим бельем? С твоим нижним бельем, я полагаю? Да? На остальную одежду это не распространяется, она ведь не такая интересная.
— Все потому, что ты не умеешь стирать молча, Соул! Каждый раз, когда у нас стирка, твой рот не затыкается от обидных комментариев.
— Я не виноват в том, что у тебя белье скучное, не говоря уже о размерах.
— Вот! Ты опять начинаешь.
— Отлично, — фыркнул Соул, — а подглядывать в ванной за тобой можно? По-моему, ты что-то недавно говорила об этом.
— Даже не думай, об этом я напишу тебе отдельно на лбу.
— Не очень продуктивно выйдет, я же не девчонка, в зеркало не часто смотрюсь. Слушай, Мака?
— Что?
— А где мне дырку сделать?
— Какую дырку?
— В ванной, а то там почему-то глазок отсутствует.
— Черт, Соул!
Он, в свою очередь, не позволял ей разговаривать с ним на щекотливые темы, проявлять излишнюю заботу, спать с ним в одной пастели и выходить из ванной в одном полотенце. В общем-то, там еще было очень много разной глупости, но все озвучить он не успел. После того, как они закончили писать, после ссор и препирательства по каждому пункту, Мака забрала листки себе, смяла и выбросила их в мусорную корзину.
— Что ты делаешь? – не понял Соул.
— А ты что, действительно думал, что мы будем следовать этим глупым правилам?
Тогда зачем они так долго писали все это? Просто, чтобы разрядить обстановку? Впрочем, это было забавно, надо отдать Маке должное, она от всей души еще старалась сохранить их прежние отношения.
— Мне казалось, ты так серьезно настроилась. Мы могли бы просто попробовать.
— Брось, Соул, мы бы и половины не осилили, — пробубнила Мака, запихивая в рот ложку, полную сгущенного молока.
Вспомнив ее первое правило, он не стал возражать.